Но то было тогда…

А теперь кое-что смущало Светлову.

Собственно, какая была цель? Доказать, что Лидия Евгеньевна, опасаясь разоблачения, убила Селиверстова. И освободить из пут шантажа Погребижскую.

Так?

Однако теперь, после посещения монастыря, у Светловой, уже не было уверенности, что Мария Иннокентьевна Погребижская так уж обрадуется своему освобождению.

Конечно, по инерции, Светлова еще разрабатывала версию секретаря-шантажистки, особенно стараясь в свете тех данных о хмыре, которые сообщил ей Дубовиков.

Но мысли Светловой все более и более устремлялись к самой Погребижской.

Правда, то, что Анна узнала в монастыре от Валентины Петровны, не слишком все проясняло, наоборот, скорее запутывало. Но Светлова ясно ощущала, что довольно странные показания послушницы, побывавшей на даче в Катове, ломают ее прежнюю версию. Да так ломают, что Светлова даже гипотетически придумать теперь не может какого бы то ни было приемлемого объяснения тому, что все-таки случилось в доме Погребижской. Только чувствует, что истинная тайна, по-видимому, не идет ни в какое сравнение с тем довольно простым объяснением, — шантаж и страх разоблачения! — которое для этого преступления придумала она, Светлова.

Конечно, объяснение это вроде бы так удачно теперь, после поимки хмыря, подтверждается. Но, увы… Более Светлову оно не устраивает.

За что только теперь зацепиться?

Одна фраза, которую в разговоре с ней обронила послушница Ефимия, особенно не давала Светловой покоя. «Эта женщина испугала меня», — вот что дословно сказала Ефимия.

В конце концов, что-то на уровне интуиции заставило Светлову снова позвонить внуку погибшего доктора Милованова.

— А это вы… Ну как расследование? Светловой повезло, что она нашла Алекса Милованова по домашнему телефону, а не по мобильному, и он никуда не бежал, не торопился. И можно было поговорить спокойно.

— Расследование подвигается, — вздохнула Аня. — Но опять нужна ваша помощь.

— Ну, что ж… Я попробую.

— Алекс, судя по всему, вы хорошо знали своего деда, — заметила Аня. — А вы случайно не в курсе, как доктор Милованов общался со своими пациентами? Я имею в виду тех, кого он лечил не официально… Были ведь такие люди?

— Ну, были, конечно. Были люди, которых дед лечил у себя в клинике постоянно, знал их по многу лет… И иногда они, со временем, становились его личными пациентами. И хотя с частной практикой в прежние времена было непросто… Вы, наверное, еще помните?

— Припоминаю…

— Но, в общем, как-то так, на приватной основе, на личных договоренностях все-таки устраивались… Конечно, особенно не афишируя эти отношения.

— И Мария Иннокентьевна Погребижская относилась к таким пациентам?

— Во всяком случае, я часто слышал это имя. Она ведь человек известный.

Уже в детстве, когда мне читали книжки вслух, я знал, что их написала «дедушкина больная».

— А как-то все это фиксировалось?

— То есть?

— Ведь доктор Милованов, как вы говорили, был очень аккуратным, очень точным человеком?

— Даже можно сказать, педантичным человеком.

— Ну, я имею в виду, что обычно в поликлинике у больного есть медицинская карта, а в ней все данные о больном, о том, какое проводилось лечение… Диагнозы…

— Ну, да… Конечно, дедушка вел такие записи. У него была картотека, насколько я знаю… Все необходимые данные о пациентах. Все, как полагается.

— Интересно… — Светлова даже затаила дыхание, чтобы не спугнуть удачу. — И что же стало с эти записями?

Алекс Милованов задумался.

— Вообще-то, все бумаги находились в его кабинете, здесь, в его квартире. Квартира досталась нам с сестрой после дедушкиной смерти. Так решили родители.

— Понятно…

— Они такие у нас, знаете, продвинутые… западного склада… Считают, что после совершеннолетия дети должны жить самостоятельно и отдельно. Вот мы с Нюшей и переехали.

— Вот как?

— Но как раз кабинет дедушкин заняла моя сестра Нюша. Честно говоря, я не знаю, что она сделала с вещами, которые там были…

Нюша Милованова работала продавцом в магазине «Ультра». И надо сказать, что в магазине «Ультра» все было ультра. И сама Нюша была ультра…

Светлова с безысходностью во взоре смотрела на Нюшу с ее прической «только что с постели» и пирсингом — колечком в носу… И представляла, как такая внучка занимала дедушкину «территорию».

Что она сделала первым делом? Можно даже и не гадать — первым делом девушка в стиле «ультра» выбросила всякий ненужный хлам, принадлежащий старику.

— Ой, ну что вы! — разуверила ее украшенная колечком Нюша.

— Нет?

— Нет, конечно… Вот представьте: у дедушки в комнате на книжной полке стояла вазочка… Ну, ужас, а не предмет… Дедушке этот горшочек какой-то дипломат с Кипра, его пациент, когда-то подарил. Мама еще всегда смеялись: ну и дипломат — нашел, что подарить! И правда, посмотреть-то не на что.

— И что же?

— А я вот не поленилась: отвезла его, этот горшочек, на Волхонку, в музей… Представляете, в очереди там сидела!

— Да что вы!

— А там, между прочим, в этой очереди, одни старушки с узелками… И что вы думаете? Женщина-эксперт как глянула на этот дедушкин горшочек, так просто расцвела. Оказывается, этот горшочек датируется «железным веком», а у них на Волхонке с «железным веком», ну просто беда — почти вообще таких экспонатов нет.

— Вот те раз…

— Эта женщина-эксперт мне даже все рассказала… Как народ в этом «железном веке» жил, как трудился… У них в жилище, оказывается, вдоль стен были полки, а на них как раз и стояли такие вот горшочки. Ну, а в них хранилось масло, вино, зерно… Интересно, правда?

— Правда, — согласилась Светлова.

— Ну, а еще интереснее то, что музей мне за этот горшочек невзрачный три тысячи долларов заплатил. А вы спрашиваете, не выбросила ли я дедушкины бумаги?! Что же я, дура — их выбрасывать? Как же я буду выбрасывать, если я не знаю, что это? Согласны?

— Согласна, — радостно поддержала разумную Нюшу Светлова.

— Вот вы, например, заплатите мне сейчас за доступ к дедушкиному архиву, как хранителю, долларов пятьдесят… Ну, полагается же хранителю?

— Думаю, да…

— И вот уже, считай, мои старания начинают окупаться. Правда?

Ну, и Нюша, ну, и поколение пепси! Светлова восхищенно смотрела на свою собеседницу:

— Нюша… Вы хотите сказать, что все записи, которые вел доктор Милованов, в целости и сохранности?

Внучка Милованова улыбнулась загадочной улыбкой Джоконды, что в данном контексте, видимо, означало: «Гоните бабки — и сами убедитесь!»

Картонные коробки, битком набитые бумагами доктора Милованова, были извлечены из кладовки, и Светлова засела за изучение.

Времени это потребовало уйму. Хорошо хоть, что в записях доктора, благодаря его педантичности, ясно прослеживалась система, а то Светлова провозилась бы и дольше.

Но, то, что Анна в итоге обнаружила, очень сильно ее озадачило.

Получалось, что стоило копаться в пыли и разбирать докторские закорючки — почерк у старика был не очень… Настоящий докторский почерк — таким только рецепты писать и диагнозы — ничего не поймешь!

В общем, это было настоящее открытие. Судя по записям доктора, Погребижская неизлечимо больна.

Во всяком случае, именно это следовало из диагноза Милованова.

И Светловой даже показалось, что кое-что она теперь поняла. Еще далеко не все, но уже кое-что.

Глава 19

По счастью, золовка Погребижской, Елизавета Львовна, в санаторий пока больше не собиралась. И Светлова снова набрала ее номер.

Трубку сняли.

— Елизавета Львовна! А вы случайно не знаете, на каком кладбище место у Погребижских?

— На Введенском, — оживилась золовка. Тема похорон, безусловно, была интересна Елизавете Львовне так же, как и тема болезней. — Там, где похоронен Константин Иннокентьевич Погребижский, брат Марии Иннокентьевны… И родители их там.